Гораздо удобнее для многих использовать устоявшийся эмигрантский взгляд - советский период есть период оккупации России враждебными силами, глубоко чуждыми нашей стране и нашему народу. Страна же и народ оказались только пассивными жертвами в событиях XX века. В такой ситуации история до 1917 года воспринимается пусть и не идеальной, но "в общем и целом правильной", только в силу злокозненности мощных внешних и инородческих внутренних сил подвергшейся внезапному слому. После чего начался, как будто с чистого листа созданный, новый, анти-русский путь, завершившийся крахом в 1991 году. После этого, надо понимать, должен был начаться "возрожденный русский путь", но... Даже смелые оптимисты не смогут этого заявить. (Впрочем, возможно, что настоящих оптимистов я еще просто не видел.)
Выше изложенный подход к рассмотрению истории России XX века действительно удобен с идеолгической точки зрения: простые ответы на сложные вопросы всегда привлекательны.
Но проблема заключается в том, что этот подход полностью лишает нас способности трезво, рационально, сободно от идеологических установок, т.е. по-настоящему научным взглядом рассмотреть как историю нашей Родины до 1917 года, так и ее историю после 1917 года. Можно привести и более простой аргумент: если мы не изучим и не осмыслим историю бытия русского с 1917 по 1991 год, то как мы можем понять, что произошло в 1991 году? И почему большевистский режим приказал долго жить? Куда сейчас идет русский народ? Ах да, вокруг так много болтунов-идеологов, которые предлагают простые ответы на сложные вопросы... И воспользоваться их писаниной - так удобно! Главное - думать не надо.
А ведь выход из этих интеллектуальных потемок предложил еще в середине прошлого века Иван Солоневич - эмигрант! Правда, его собственная идеологическая платформа (монархизм) сбивал и его с собственного же пути. Но методологическая установка подхода к русской истории, сформулированная Иваном Солоневичем, проста и понятна любому честному человеку.
Читаем в книге "Народная монархия":
Мы строим свою программу на основании реального опыта нашего прошлого. Вся трудность вопроса заключается в том: чем же было наше реальное прошлое? Кто дает более точный ответ на этот вопрос?
Профессор Виппер признавался, что для изучения истории нации “у нас не сделано ничего, даже ничего не начато”. И что “наши платоновские диалектические методы — только богословская схоластика”. Но если “ничего даже и не начато” и если методы нашей историографии есть только схоластика — пусть и богословская, — то где же найти опорные точки для реальной оценки нашего бессмертного в истории человечества исторического опыта? Были ли правы западники, утверждавшие, что до Петра Россия стояла на краю гибели, или были правы славянофилы, видевшие в старой Москве расцвет нашего национального бытия? Были ли правы революционные историки, видевшие в монархии Российской сплошную “азиатчину” — или реакционные, — видевшие в самодержавии этакий национально-политический мазохизм: народ-де отказывается от своей воли и от своих прав для того, чтобы заняться нравственным самоусовершенствованием. Был ли прав Бердяев, утверждавший, что нет ничего более чуждого русской психике, чем государственность, или Костомаров, видевший основную черту русского национального характера в “стремлении к воплощению государственного тела”?
Выход из этой чересполосицы идей может быть найден только на путях голого репортажа. Или, еще точнее, голого полицейского репортажа. Нужно установить ряд основных фактов русской истории, фактов бесспорных для всех историков, — как правых, так и левых — такие факты есть. Их появление на нашей исторической сцене нужно объяснить не философским, а полицейским путем: cui prodest — кому это было выгодно? — как ставит этот вопрос всякое полицейское дознание при расследовании всякого преступления, — отбрасывая в сторону и всякую мистику, и всякую философию. И кроме того, всю сумму наших исторических переживаний нам нужно рассматривать с точки зрения ее последнего результата. Последний результат нашего исторического процесса является на данный момент — большевистская революция. Будут, конечно, и другие моменты, но в данный момент она завершает собою целый исторический этап: Санкт-Петербургскую Россию, которая не воскреснет ни в каком мыслимом случае.
И так, что же предлагает Иван Солоневич? А он предлагает простую вещь: то, что он называет "полицейским репортажем" применительно к изучению истории, в действительности является... научным методом, в котором первичным предметом исследования является лишь объективно существующий факт. Последовательность фактов, их взаимодействие и развитие во времени дают нам возможность выявлять, изучать и формулировать закономерности. Ну, а все остальное, с чем мы так хорошо знакомы, все эти идеологии и политическое взгляды историков - это как раз и есть "богословская схоластика", не имеющая никакого отношения к науке. Насколько дореволюционная историография России была в этом смысле научна, ярко показывает тот факт, что оппонентом этой историографии, требовавшим вернуться на путь научности, являлся... журналист Иван Солоневич.
Продолжим чтение его текста:
Большевистская революция имеет два совершенно различных лица. Первое: социалистический аппарат подавления и террора — аппарат беспримерный в истории человечества, и, второе: прояснение национального разума, вытекающее из всего того, что народ пережил и что народ передумал. В данный момент трудно сказать, какой из этих фактов окажет большее влияние на дальнейшее бытие России. “Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат”. Из всех своих катастроф Россия всегда выходила сильнее, чем она была до катастрофы. Нет основания полагать, что после советской катастрофы Россия окажется не булатом, а стеклом.
Та репортерская концепция русской истории, которая приведена на этих страницах в предельно сжатом виде — есть концепция общая для всей контрреволюционно мыслящей русской интеллигенции, прошедшей советский ад. Эта концепция неприемлема для традиционного мышления и правой, и левой эмиграции. Ее генезис сводится к тому, что и большевистская теория, и большевистская практика обнажили до предела фактическую сторону политики прошлого, то есть истории, и до такого же предела обнажили историю настоящего, — то есть, политику: и политика, и история показаны в их, так сказать, голом виде. Сейчас уже совершенно невозможно говорить о том, что русско-турецкие войны велись во имя “креста на Св. Софии”, как невозможно обойти молчанием цареубийство 18-го века. Полная и категорическая переоценка роли “петровских реформ” находит простое объяснение в таком факте.
Когда мы изучали эти реформы по правым и по левым источникам, мы относились ко всей сумме этих преобразований с, так сказать, романтической точки зрения. Когда мы очутились в раю товарища Сталина-Джугашвили, то мы не могли не обнаружить того факта, что все это уже было — при Петре Первом. Сталинская реклама Петру Первому и его эпохе подлила масла в огонь: если Сталин считал себя, так сказать, законным правопреемником петровского наследия, если в его кабинете висит портрет “великого преобразователя”, — то обо всем этом нужно по крайней мере подумать. Когда мы стали думать, мы, — более или менее вся контрреволюционная интеллигенция русской революции, — то мы автоматически обнаружили полное тождество зарождения и расцвета целей и методов — как первого, так и второго крепостного права. Иногда даже и тождество официальной фразеологии. Образ Петра Великого исчез бесследно и бесповоротно. Это есть факт, который должен быть принят во внимание совершенно независимо от того, какую именно эмоцию вызовет эта переоценка в рядах русских монархистов. Факт есть факт. Если вы не хотите его видеть — ваше дело.
ИВАН СОЛОНЕВИЧ "НАРОДНАЯ МОНАРХИЯ" (Часть третья) (kadet.ru)
Уже из текста смого Солоневича видно, что его взгляды не разделяло большинство эмиграции ("правая и левая эмиграция"). И те, кого он громко назвал "вся контрреволюционная эмиграция" - лишь меньшинство в окружении по-прежнему идеолгически заряженного большинства, которое от своих взглядов не отказалось ни до 1991 года, ни после. Это означает, что требующаяся интеллектуальная работа, начало которой положил Иван Солоневич, до сих пор не проделана. Следовательно, нам нужно проделать эту работу.